придурок

Кому гирлянды и огни,
Весёлые недели,
А мне предпраздничные дни
Порядком надоели.
Какой тут к чёрту Новый Год
И сытная поляна,
Когда супруга достаёт
И дразнит постоянно?
Из кухни сквозь котлетный пар
Пищит в дверную щёлку:
╚Сходи, придурок, на базар,
Купи, придурок, ёлку!╩[cокращено]

тридцать четыре

Меня зовут Джек, мне тридцать четыре года. Я начал примерно лет с двадцати семи, когда в эйфории первого перехода я понял, насколько тесен мне этот мир. Другие миры вначале случались редко, они возникали сами, щелчок и сдвиг. И я замирал, восторженный как старлетка, что мне разрешили и показали их.
[cокращено]

(c) Марк Вербер

На отлёт стрижей

Солнца настригли - да канули вкоротке,
будто в утробе унёс белобрюхий кит.
Тихое небо в лазоревом клобуке
медленно переселяется в зимний скит -
ткать да белить полотно, затворив уста,
пряча по звуку в пунктирном синичьем шве.
Куколка лета, иссушена и пуста,
медлит упасть, прилепившись брюшком к траве.

[cокращено]

(C) Гаэтан

Полынь

Как страшно наблюдать… из-за плеча…
Измяв надежду, как сырой платок.
Как предаёт свой огонёк - свеча
и как свечу бросает - огонёк.

Где одному картины всё не те
рисуют.
Одиночество, есть – сбой.

Как человек, жующий в темноте,
что плачет.

Над собою.
Над собой.

Соскабливая – «верю» и «скорблю»,
но всё ещё не - Умер и Клубок.
Так волк бежит. Так гусь хрипит – «люблю»
/и шею поворачивает вбок/
И тактики. Галактики. И месть
холодная. Не пробуй – захрипишь.
Как страшно… у любимых - тридцать шесть,
а у тебя под сорок. И молчишь.
Нет-нет… Кричишь!
Но слышимость в аду
возведена в искусство, мистер Вопль.
И Смерть сидит в шестнадцатом ряду
и близоруко щурится в бинокль.

За нею лес, река и гор гряда
почти что осязаема. Не верь.
Там человек, со справкой – «ни-ког-да»
стучится в нарисованную дверь.
Как будто бы руками. И плетьми.
Выстукивая жалкое добро.
Там пёс, убитый добрыми детьми
слепую жизнь ведёт через доро…

[cокращено]

сезон дождей

Ты говоришь, что кончился сезон,
Что осень неоправданно дождлива.
И, для молчавших небу в унисон,
Так непривычно – следовать отливу

Коротких фраз. Запутанный сюжет
Разгадан до начала антрепризы:
Её привыкли видеть в неглиже.
Его роман уже не будет издан.

Единожды любившего – убей.
Единожды солгавшего – изведай.
Того, кто будет помнить о тебе
Настигнут неминуемые беды.

Поэтому, смотри в его зрачки
И проникай в водовороты рая.
Какие(!) настоящие стихи
В глазах его рождались, умирая.

За бога Ра. За истину в руках.
Ступая по осколкам постоянства,
Его любовь могла, наверняка,
Стать чем-то бОльшим. Требовать. Бояться.

Повелевать.Заслуживать.Вершить.
Эпитеты любви великолепны.
Но, ты, создатель струн его души,
Рвешь каждую с постскриптумом – «ослепни».

(C) Татьяна Ткачёва-Демидова

повесть невинности

Стёртая память взятых врасплох ключиц.
Ради развенчанных принципов [неба ради]
Плавятся приступы-пули. Стреляй, лечись.

Соком гранатовым стали в моей тетради
Строки-увечья.

Ты вечен
Ты обречен быть неоконченным.
Я украду твой почерк?

[не понимаю, зачем ты меня прочел]

Точек не хватит. Порочен твой профиль. Впрочем,
Этой невинности повесть. Кому? Бог – весть.
Дважды войти в беспринципное и постичь, но…

…в этом никчемном безумии что-то есть:
наши эпиграфы пишутся драматично.

Нет тех причин, чтобы слить нас в один ручей.
Нет той воды, что смогла бы разлить нас.

Кожей
чувствую чувствую чувствую -
Ты ничей

Я бы могла в тебя выстрелить -
Ты не сможешь.

(C)
Татьяна Ткачева-Демидова

другая жизнь

…её застигли на лугу,
где розмарин и рута,
пустив по следу пустельгу,
а с ней сорокопута.
треща, на ленты рвался шёлк,
когда вставал в атаку
непобедимый сводный полк
бессмертников и маков,
но, увернувшись половчей
от камышовой бритвы,
бедняжку подхватил ручей
и выволок из битвы.

лохмотья рыбьей требухи,
лилейная корона…
её втащили пастухи
на берег из затона,
дивились бледному лицу
и речи диковатой:
просилась к ворону-отцу
и воронёнку-брату.
ей дали имя, хлеб и кров,
и, по сиротской доле,
пасти отправили коров
на клеверное поле.

в крестьянском платье, босиком
идёт себе за стадом:
она не помнит ни о ком,
ей никого не надо,
и только в Валентинов день
из дома до рассвета
выходит молча за плетень –
и гладит сухоцветы…

(C) Георгина Мефистопольская

Есть демиурги языка...

Есть демиурги языка,
Язычники, языкотворцы:
Восторгом золотых пропорций
Играет каждая строка…
Кто ниспослал им этот дар?
Кто научил так изъясняться,
Что их слова ночами снятся,
Питая души, как нектар?..
Их слог - то строг, то вводит в транс
Тем, как божественно небрежен,
Как между строк туманно брезжит
Высокий смысл иных пространств…
Но, кто бы знал, какой ценой
Им достается почерк легкий,
И сколько никотина в легких,
И сколько гадости иной…
Как окрыляют их грехи,
Как в рюмках плавают окурки,
Как засыпают демиурги
Упав лицом в свои стихи…
(C) Игорь Царев
Не ходи ко мне в гости,- здесь нечего есть. Угрюм,
И побит погодой, тебе не налью я чаю.
Здесь молчат и курят, ты ж видишь - молчу, курю.
Выдох - вдох; На твои вопросы не отвечаю.

Покури-ка со мной. Поточила меня тоска,
Нажралась кишками до сытых утробных матов.
И ноябрь кач-кач-качается, как доска,
Проскользнувшая в ночь меж фальшбортов моих фрегатов.

Я не знаю, какого ещё мне хотеть рожна,
Кую помощь в своих скорбех аз обрящу в чужом народе.
Ни свобода, ни дружба мне глупому не нужна,
Не важна погода, и сам я не важен, вроде.

По ночам я дрожу и дёргаюсь как форель,
На крючке твоей достопамятной укоризны.
По утрам смотрю (так смотрел бы фламандец Брель)
На печальную плоскость недавней своей отчизны.

Видно здесь за обоями вправду таится Бог,
Смотрит, как я сижу, от печалей своих балдея.
Приходили, курили, спали, а уходил, - кто смог.
Видно, несть в дыму ни эллина, ни иудея.

Покури, покури. Ничего. Мы проветрим. Мы
Макарон каких-нибудь купим и приготовим.
Пусть ноябрь качается тихо в волнах сурьмы.
Ты успеешь ещё покурить и нахмурить брови
(c) Equilibrio

Кому не хватило моря


Так бывает: в пасмурное утро
выйдя без плаща и без галош,
ты в шагах запутаешься, будто
город на верёвочке ведёшь -
от земли на детскую ладошку,
над подсохшей корочкой травы
бродят черепаховые кошки,
и меланхолические львы.

За тобой с насиженного места
снимутся, теряя паспорта,
подворотни, улицы, подъезды:
вроде есть табличка — да не та.
Видишь дом, знакомый будто с виду,
а вглядишься — всё-таки иной:
кроткая лицом кариатида
оказалась с мавочьей спиной.

Жаль, не всем досталось жить у моря
при раздаче здешних адресов:
словно в коммунальном коридоре
комнату закрыли на засов,
а за дверью — не бывает лучше,
если не смущает вид на дно.
Прочим сухопутным невезучим
небо в утешение дано -

там свои затишья и цунами,
и рельеф прибрежной полосы...
Встали где-то между временами
памяти песочные часы -
просто зарастили перемычку,
застрочили оба рукава
в день, когда чадила шведской спичкой
тихая пустынная Москва.

Город семенит на пыльных лапках,
по тропинкам высохших ручьёв,
на зиму под черепичной шапкой
пряча шоколадных воробьёв.
"Где твой дом и дерево и дети?",
спросит кто-то, живший по уму, -
и стоишь, не зная, что ответить,
на крыльце, невидимом ему.

(C) Гаэтан

после


за границами всех королевств и немного над
я живу и не знаю, как люди меня зовут.
из лягушечьих косточек вырос летучий гад,
из сорочьего крылышка – птица-сорокопут.

на дуге коромысла, как водится, два ведра,
а вода в них кому солона, а кому сладка:
до поры не распробуешь щучьего серебра,
коль карасьего золота сроду полна река.

и приходит ко мне на закате, а чаще за,
говорит о хорошем и гладит по волосам
сердцем рыцарь, а платьем – пастух, и не знает сам,
почему я всегда отвожу от него глаза,

безразлично куда – одинаковы верх и низ –
только чтобы не видеть, беспомощнее овцы,
как любимая кровь его капает на пол из
невесомой ладони, распоротой о зубцы.
(C) Георгина Мефистопольская

...а я теперь привыкаю думать

...а я теперь привыкаю думать,
что жизнь — не карточный домик: мало
чихнуть поблизости или дунуть
целенаправленно; я ломала
неоднократно ее, но это
был акт возмездия той, вчерашней
себе, когда ни одна примета
не предсказала, как будет страшно
латать живое, другой рукою
листая учебник по хирургии...

...ушло то время, пришло другое,
и мы ушли, и пришли другие...
(C) Lenas

Расстрельный взвод

Я везу его в лес.
Я сегодня его расстреляю.
Всех бы дел – довезти до ручья и скомандовать: «Пли!»
Только ветер и дождь, и трясёт как в разбитом трамвае,
Видно Богу угодно, чтоб все мы назавтра слегли.
Под колёсами грязь, да разверзты небесные хляби,
Дождь по спинам течёт, и обмотки промокли насквозь.
Нет бы, взять, переждать, только вечно торопятся в штабе,
Испугавшись, чтоб вновь приговор отменять не пришлось.
Смотрят зло пацаны – мы опять не успели на завтрак.
Инженер, его мать!..
Перепутал какой-то чертёж.
Он же просто старик. Пятьдесят ему было бы…Завтра..
Но не будет уже. Трибуналу, увы, невтерпёж.
Вот уже и ручей. Перелесок у самой дороги.
Россыпь стреляных гильз, да бурьяном заросший большак.
Все попрыгали вниз, разминая затёкшие ноги,
Матерясь и куря, самокрутки попрятав в кулак.
Снял бушлат арестант и, присев возле края оврага,
Он стащил сапоги, улыбаясь, как будто во сне,
Аккуратно сложив, неуверенно сделав два шага,
- Я готов, - произнёс, по привычке поправив пенсне.
- Дед, ты спятил? Уймись! Без обувки в такую-то пору!
Взвод солдат онемел. Даже ветер испуганно стих.
- Мне они ни к чему, а кому-то из вас будут впору.
Вам обратно ещё, ну а я… Как-нибудь и без них.

…Мы теряем себя, выполняя тупые приказы,
Разбиваясь о риф, как попавшие в шторм корабли.
Боги вечно глухи, а фемиды обычно безглазы…
Я отдал ему честь…
А ребятам скомандовал: «Пли!»
На обратном пути я глотал то ли дождь, то ли слёзы,
Вспоминая, как он улыбался, раздет и разут
У обрыва судьбы, у израненной старой берёзы…
…..
Я не знал, что меня завтра в этот же лес повезут.
(C) Алексей Порошин

***

Ты мне пишешь, что утром пахнет роса июнем,
или, может, июлем? Почерк не разобрать.
Ты мне пишешь, что был глупцом, что был очень юным.
Ну а я промолчу, мол, читать разучилась, брат.

И еще говорить о вечном и об опасном –
слово вязнет, и каждый звук лишь неловкий хрип.
Ты мне пишешь и то, что важно, обводишь красным.
Я молчу, я не верю, слово делю на три .

Или на три? В стенах и в стенах, обои – обе…
Ударения, орфография…. ночь скорбит.
Ты мне пишешь, в руках перо, а во рту лишь орбит.
У меня же стихи, что вылезли из орбит.
(C) Aruna Leof

отказ от счастья

До последнего дня, до хруста в больных запястьях
были вместе, рвались, бежали - но не успели.
Эти люди не могут понять, что такое счастье.
Счастье - это ты в изголовье моей постели.
Счастье - вот хоть убей, хоть режь -
горький мёд, заполняющий брешь.

Баш на баш: "как мы к вам относимся, так и вы к нам".
Декорации поменялись, а пьесы те же:
если ты мне прикажешь прыгнуть, я точно прыгну.
потому что ты непременно меня удержишь.
Ты берёшь моё сердце, смотришь, в ладони мнёшь,
Говоришь - "... хоть режь?
У меня есть нож..."
(C) Марина Князева Смерека