Искушенность, моя дорогая, это не совсем про меня, хотя интертекст, конечно, говорит об обратном, но будем считать, что это лишь текстовая сторона меня, текстовая сторона явным образом, наглядно, прямо в лоб, демонстрирующая тягу к определенному жанру, о чем ты однажды догадаешься, но как я уже говорил, это может быть чем угодно – потоком сознания, терапевтической практикой, фантазией студентки филфака, или попыткой постаревшего гея снова обрести свою юность. Все ваши догадки верны и не верны одновременно. Живо ли животное, спрятанной под коробкой? Или это только иллюзия этого животного, только наше знание и фантазия, что оно могло бы быть там? Прелесть в том, что в коробке может скрываться все что угодно: ученый кот, кусок заплесневелого сыра, черная дыра, томик Гюисманса. Почему бы и нет, собственно говоря, разве не в этом заключается шарм разгадывания, узнавания, раскрытия. Безусловно, у меня есть определенная застарелая зависимость от формы ввода и не в каждом открытом документе я могу сесть и тут же начать набирать полотно текста, лишь изредка отвлекаясь на глоток крепкого кофе. Мне нравится создавать текст, который можно интерпретировать, не вдаваясь в подробности "а что именно хотел этим сказать автор", потому что автора может и не быть, как и текста, как и всего окружающего нас. Мой приятель недавно шел по московской улице ночью, и в полной зимней пустоте зазвонил таксофон. Приятель расстроен, потому что он не поднял трубку, а звонок мог быть откуда угодно, возможно это был его единственный шанс выйти из матрицы, а он его пропустил. Так вот – я тот, кто позвонил в данном варианте реальности.
Моя самая вредная привычка – надчитывать книги, оставлять их в случайных местах с закладками из подручных средств: смятой фольги от игристого, этикетки от джинсов, открытки из подарка партнеров. Это страшно мешает упорядочиванию хаоса, к которому я подступаюсь каждый две недели, когда прекрасная женщина, непременно в черном, проходится пылесосом dyson по паркету. На каждую законченную книгу приходится три надчитанных. Справедливости ради отмечу, что читаю я запойно, поэтому надкусываю крупно, до середины, а то и практически до конца, как произошло со всеми четырьмя книгами Талеба, разложенными в разных комнатах, чтобы я мог возвращаться к ним, когда мне угодно. Хорошо, что в отличие от надкусанных яблок, надчитанные книги не портятся, не покрываются сначала ржавчиной, потом гнилью. Разве что пытаются пылиться. В доме, в котором много книг, всегда много пыли, а я отличаюсь весьма избирательной чистоплотностью, могу неделями держать недомытые и даже недопитые бокалы на кухне, но категорически неприемлю книжную пыль, поэтому даже между приходами женщины в черном, превращаюсь в великого протирателя. Постель может быть неубрана, на рабочем столе царить хаос из техники, карандашей и раскрытых блокнотов, но стекла и полки книжных шкафов должны искрить от чистоты. Сначала я думал об алфавитной раскладке, так было бы удобно искать отдельных авторов, но пройдя жизненный путь до половины, уверился, что мне подходит только тематическая. Я отделил художественную литературу от книг по искусству, а книги по семиотике от книг по экономике, отдельно расставил мою бережно собираемую подборку по поведенческой психологии и коллекцию книг по data science, поделил полку между небольшой группой плюшевых зверей и артбуков, выделил старые книги по дипломатии и истории, оставшиеся со времен учебы, разделил книги по математике и физике, а на нижних полках разместил то, что было куплено в помутнении рассудка, или что мне вряд ли понадобится в ближайшее время, например, любимую английскую грамматику Качаловой-Израилевича, с которой у меня была долгая и полная страсти связь в школьные годы. Впрочем, эта попытка упорядочивания меня не спасает, потому что даже сегодня утром, задумавшись на пару часов над чашкой эспрессо, который остыл, я надчитал Макки, оставив его на кухонном столе со стикером "дочитать", а проходя мимо книжного шкафа в коридоре, минут на двадцать завис на Зимбардо, который уже близится к концу, но читается уже почти полгода.
Один мой хороший друг стал крайне уныл на старости лет. Хотя можно ли назвать ранние сорок старостью. Назовем их старостью духа. И если раньше мы с ним обнимались и обливались бурбоном, выблевывая внутренности на петербургских, будапештских, мадридских, бог весть каких, улицах, то сейчас постукиваем камнями в стаканах со скотчем и говорим только про деньги, которые и смысла нет обсуждать, как нет смысла слишком заострять внимание на всем прикладном и понятном, как то ремонты, неисправные паркоматы, курсы акций, налоговый вычет, свежевыпущенные облигации и дроби, которые проходит ваш или почти ваш ребенок. Это слишком практично для меня, а оттого скучно, но мы друзья, поэтому я внимателен и стараюсь извлечь максимум из наших бесед. Придумываю им романтическое обоснование. Иногда, когда он слегка перебирает скотча и становится разговорчивее, он наклоняется ко мне близко близко и то ли по секрету, то ли интриги ради заявляет: брат, я спекулирую напропалую. И откидывается обратно, ожидая моей ответной реакции. Звучит красиво, я представляю себе его знатным авантирюстом, через инсайдерскую информацию прознавшим, что бега подставные и лошадь по прозвищу Игольное ушко гарантированно придет первой. На деле это означает, что он играет в короткую, инвестирует в рискованное и не до конца осторожен с накопленным за годы жизни капиталом, что может привести к краху в один прекрасный день, и может, мне бы и хотелось его краха, вдруг бы он пришел в себя, потому что все эти локальные победы только глубже утягивают его в эту одинокую игру.
Закрытый наглухо город располагает к вечеринкам в отелях, к разлитому шампанскому, томным объятиям под тихую музыку из телефонного динамика. Но я игнорирую его шарм. Сегодня нашёл себя под
частым мелким снегом на украшенном золотом проспекте. Неслись машины, заплетались молодые девицы, громко смеялись компании. Я был не то чтобы пьян. Но и не очень-то трезв. Скажешь, я давно тебе не видела, друг, ну же, давай двинем на площадь, станцуем под этим дивным снегом, пусть статуи смотрят на нас, пусть кони перебирают копытами, готовые сорваться и выскочить за пределы мостовой, сквозь гранит и камень на белый-белый лёд. Но я не знаю, что я здесь забыл и как оказался.

Встретил странную даму в книжной лавке. Годы не пощадили, а когда-то писала книги, наверное, влюбляла в себя. Сегодня дергала меня за рукав и спрашивала о прочитанном для какой-то газеты. Я пытался быть поэтичным сначала, но она так тщательно исправляла слова за мной. Говорил: год был мрачным, я ищу тут мрачное. Отвечала мне: нельзя мрачное, давай без мрачного, милый. Исправлялся: год был тяжёл, нам нужна была фантазия, я здесь за фантазией, только тексты могут ее предоставить. Радовалась: так лучше, так лучше. Спросила, где работаю. Сказал, безработный филолог, чтобы оправдать свое стремлении к поэтичности. Говорит, безработный плохо. Не позитивно. Сдержал в себе всю печаль, чуть накашлял на неё иронией, но вовремя вернул себя в себя и продиктовал пару реплик, пока она писала их в блокнот. Представился вымышленным именем, хотя в этом не было никакого толка. Сейчас, пока во мне плещется бутылка зинфанделя, мне хочется утром же скупить все ее книги в этой чертовой лавке. Просто как жест благотворительности. Но это будет мерзко.

Ups: дописал для тебя, чтобы не выглядеть мудаком. Думаю, это важно.
ashes to ashes, funk to funky we know Major Tom's a junkie strung out in heaven's high
Воскресенье, идеальный день для листания страниц, друг. Нет, это не про чистые листы, про снова и заново, про пора забыть, перевернуть и начать бисерную строчку, которая превратится в отвратительный почерк на втором абзаце, как у тебя это всегда происходит, как у всех девочек всегда происходит, я листал твои дневники, когда тебе было 15, помнишь, ты не злилась, тебе нужен был читатель.
Я про другое, про возврат, про прогулку по машине времени из записных книжек в черных плотных обложках и альбомов с акварелями, по страницам любимых книг, читанных не раз и не два и не десять, каждый раз со случайного места, потому что нет больше случайных мест.
я валяю дурака во имя интереса. я не улыбаюсь
Каким я был в девятнадцать, таким уже не был в двадцать шесть, таким не буду в сорок. Время еще есть, чтобы воплотить раскиданные по интернет-адресам мечты. Я постоянно говорю себе, что время еще есть, но с каждым годом страниц становится больше, тех страниц, которые я перелистываю за чашкой эспрессо в отеле на Невском утром воскресенья и серый свет из окна сливается с желтым светом лампы и где-то шумит пылесос уборщицы, беззвучно мелькают картинки телевизора, внезапный смех искрится по коридору, а я разрываюсь от желания спуститься в бар и накатить, чтобы разбавить этот густой воздух, который мне все сложнее, все мучительнее вдыхать.
Do you love me loqiemean's flip в этом месте включить
Отличный саундтрек моих то ли двадцати четырех, то ли двадцати семи, сейчас уже не упомнишь, напоминающий, что я мог быть прекрасен и в полубезумном состоянии выкатывающийся из такси в ночные города, в Симпла керт, Метрополитану, Марселлу, надеясь встретить нового Лорку, не говоря уж о Пикассо, два вермута пор фавор.
Нет ничего величественнее, чем юный король входящий в тепло бара после оглушительной победы. Танцующие расступаются, пьющие отводят глаза от бокалов, казалось бы все, даже бьющая техно-битом музыка, аплодируют тебе. Победы сочнее в красивой юности, когда ты можешь насладиться ими, вкусить завистливые и влюбленные взгляды, ощутить себя статным и всемогущим, роняя тело в мягкое кресло, стягивая пальто и шарф, выкладывая на стол смартфон и электронную сигарету, откидываясь назад, одним лишь этим движением привлекая официанта, неси шампанское, моя прекрасная, сегодня я праздную. Жаль только, что бары в Москве закрываются в 23.

И в холодной квартире ты бродишь из комнаты в комнату, все еще красивый, в костюме и бабочке, такой каким поднимался на сцену и улыбался в камеру. Скидываешь пиджак, подворачиваешь рукава рубашки и кладешь два фужера в морозильную камеру. Чтобы было еще холоднее. Чтобы лед сковал и тебя и девицу, натягивающую рукава кофточки на тонкие пальцы с ярким маникюром, чтобы вот-вот и изо рта прорвется облачко пара и от дыхания. Каково это быть и пьяным и стеклянно трезвым одновременно?

Юность исчезает. Победы все равно что приходы, всегда после тебя настигает уныль, длящаяся дни и недели до новых озарений, которые с каждым годом все тусклее. А ты смеешься, что я путаюсь в мыслях, брожу и хожу по пустым комнатам, ворожу над бокалом мерло и мальбека, беру с полок книги, чихая от пыли, вглядываюсь и всматриваюсь, когда еще, когда мне еще, когда ну когда, когда мне еще быть таким как сейчас, после я сам стану текстом, сольюсь со своими снами и фантазиями, распечатаюсь крохотным тиражом, дешевой книжонкой, изотрусь и сгину, со всеми этими победами, холодными вечерами, ночными огнями, городами, в которых нет мне места, есть только временное, все временное, время мой палач, но не думаешь ли ты, что увернешься, что проживешь иначе, что проживешь другое?
Иногда я засыпаю и просыпаюсь через продолжительное время, недели или месяцы. Все то время, что я сплю, другие люди владеют моим телом, это они перекладывают закладки в книгах так, что я потом не могу вспомнить, где я остановился, они снашивают все мои красивые ботинки, это им принадлежат морщины в уголках глаз и те редкие седые волоски, которые я с болью в душе отмечаю в зеркале. Мне снятся их жизни. Через пелену сна я вижу морозные утра и за считанные минуты остывающий в бумажном стакане кофе, вижу рабочие совещания и вечеринки, вижу девушек, с которыми я совершенно не знаком, но которые целуют меня так, будто мы провели вместе значительную часть жизни. Когда я бодрствую, я страшно боюсь заснуть и снова заблудиться, потеряв счет времени. Поэтому я варю кофе еще чернее обычного, я старательно держу глаза открытыми, чтобы ничто не мешало мне быть собой. Но это не работает.

Доброй ночи.
слов сочетаний связь
вязкая словно слизь
с тела течет в грязь
гонит строку вниз

ниже уже нет
нет ничего нас
нет не горит свет
и не звучит вальс

в комнате мы вдвоем
не дай мне говорить
слов сочетаний нить
вырвет меня червем

кольца сплетет вокруг
рук твоих и волос
не разжимай губ
не выпускай слез

воздух ценней внутри
когда не можешь вдохнуть
слов сочетаний нить
твою обовьет грудь

внутри и снаружи нет
ничего не будет важней
чем удушающий червь
сжимающий все сильней

(теперь в соавторстве)
Вообще это был рефрен, а не триггер, хотя слово годное, подходит для того о чем вы говорите. Но там он ни к чему, этот рефрен, просто добавить поэтичности и немного подчеркнуть жанровую особенность. У этого жанра две стороны, разумеется, при умелом обращении, Алана Паркера считаю умелым, там с одной стороны были обнаженные девицы в куриной крови, с другой блуждающий по квартирам джазовых морфинистов герой. Я не знаю ни одного джазового морфиниста, в этом городе чаще встречаются подростки под мефедроном, чем любители глубоких разговоров, так что ты от меня хочешь, приятель?

Все это не так важно, как ответ на вопрос, в какой именно части текста скрывается автор, и могут ли они с текстом существовать отдельно, или все же требуется искать автора во всем написанном? Что является строительным материалом демиурга - только ли воображение, пережитый опыт, умение логично или не очень логично изъясняться, багаж прочитанных книг, или личность тоже является материалом, замешиваясь в текст и тем самым приближая его создание к деторождению (в чуть более священном смысле, когда участник процесса один) - то есть создавая нового себя в тексте. И если это так, то не стоит ли срочно прекратить писать хоть что-либо, чтобы эти уродливые жилистые препинающиеся черви, созданные мной из меня, не опоясали собой кого-то такой участи не заслуживающего?
Это может быть каким угодно приключением, терапевтической уловкой для тяжело больного депрессией, нарциссической исповедью тревожного трудоголика, гедонистическим дневником творческой личности, вторым я, персонажем готовящейся кинодрамы, тренировкой начинающего автора, бессмысленным набором букв, какая разница, впрочем. Главное, что это приключение интересно тому, для кого оно предназначено.

Приключения в текущей обстановке на вес золота, ведь если вчера я мог носком кроссовка пинать камень в бурлящий тихий океан с капо дель рока, то сегодня мне доступны уже немного другие водоемы. Они уже не столь самостоятельны и не могут быть приключением сами по себе, поэтому мне приходится допридумывать некоторые детали. Сегодня я расскажу про место где длинная змея канала превращается в разлив водохранилища и с одного из берегов видно сразу несколько городских районов, разделенных ответвлениями рек. Такой реке, как висла, все к лицу и все ее красит: закаты и кровь, глина и пепел. Ей бы улететь вместе с вольным ветром. Но не всякая воля исполняется, и реки, которым так хочется в небо, тоже впадают в вислу. Это место много проще и менее величественно. Не арно, не нева, не желтоводный дунай несущий ветки, обломки и части тел через сердце будапешта. Поэтому я его дополняю собой.

[cокращено]
Спросила меня: как первый день? Но он же не первый. Уже много дней прошло. Я однажды начинал считать, а потом бросил за неимением свободного времени на такой счет. Время на счет времени. Со временем нелады, кстати, оно мне не принадлежит. Никому не принадлежит, но мне особенно, осознанно, неприятным образом не принадлежит. Я это понял на днях, когда перестал следить за ним, и оно сбежало. Белым жирным зверем в черную как зрачок нору. Сбежать может молоко, может дичь, может мальчишка с энергетиком под курткой от грузного чоповца. Но время не может бежать, я точно это знаю, потому что оно ширится, бесконечно ширится во все стороны, как вечно разрастающаяся вселенная. По крайней мере мне так кажется с моей человеческой позиции. Правда я читал, что по науке время - это просто еще одна координата пространства, оно не самостоятельно. Оно не сворачивается в кольца, не заключает с дьяволом парадоксы, оно точно никуда не бежит.

Конечно, ни под чем. Под пино нуар, вальполичеллой, глотком мальбека разве что. Но так то было вчера, сегодня я стеклянный как магазинная дверь. В одной из комнат засохли розы, кстати, дешевые веточки с мелкими цветками, я ей их не дарил, притащила сама, розы оставила, а сама не возвращалась больше. Сухие цветы и есть временной отрезок с ее последнего посещения. Это тоже способ считать время. По степени разложения трупа. Чем не замена свотчам.

Полумысли, ну конечно, а у кого они целые, кто вообще может похвастаться цельностью, те кто пишет фразы и завершает их точками, использует подлежащее сказуемое дополнение определение разделяет их запятыми когда это нужно по правилам языка связывает союзами и направляет предлогами, такие мысли являются цельными по-твоему, все половинчато, мои мысли исчезают тогда, когда ты начинаешь читать этот текст, друг, это только твои полумысли и мои полутексты, мы с тобой вместе, слышишь, только вместе можем создавать то, что ты сейчас чувствуешь.

Впрочем, все началось с простого "как день", день как день, я шел сквозь снег, пил черный кофе, был бледным, злым, потом снова бледным, брал книги, которые не мог читать, потом раскладывал их по столам, к которым не подойду еще день или два, да и потом, впереди суббота и воскресенье, которые бы надо отдать под кутеж, а не под чтение знаков. Я должен признать, я допустил ошибку. Знаки звучать не могут.
Говорит мне, читал Сарамаго, этого португальца, лауреата, говорит и говорит и говорит, пока я делаю вид, что внимательно слушаю, но только профиль мой внимателен, а глаза в пелене, и все тик-так, все тик-так, все тик-так, сливается, сглаживается, слаживается с тиканьем часов, мои наручные, дешевые свотчи, даже не новые, я их нашел в уцененке у Люси, ах милая, рыжая, тонкая, как запястная косточка, нежный цветок посреди старья, принцесса тряпичного королевства, а что я-то, я где сейчас, в ее магазине, или на старой кухне, слушаю человека, который говорит мне, читал Сарамаго, этого португальца..

Если замять бумажный лист в своей руке, то даже хорошо написанный текст исказится до неузнаваемости, потрет чть букв, котые состаяли азы. В цифровом поле это невозможно, разве чччччччто заггггглитчит, но и это искусственно, это просто четыре раза написанное "г", пять поправляют, ан нет, есть эффект, глаза мои обманулись, а значит и чьи-то еще обманутся, а значит у меня получилось, что у меня получилось?

Да и ладно. Строка не налаживается. Может, нужна строфа?

Герой отрезает головы гидре пока
Магнит под лестничным поручнем шарит рука
Другого героя

Можно ли по тексту определить красив ли автор? Или жирен и неопрятен, пахнет потом, дешевой сигаретой, перегаром. Верхние ноты: кожа, шафран и османтус. Средние ноты: ваниль и молоко. Базовые ноты: ладан и стиракс. Это запах грешника. Запах школьного отличника после тридцати дорвавшегося до свободы. Запах, который нужно знать, чтобы представить себе сейчас то, что представляю я. Как капля катится по теплой ровности, золотящаяся в электрическом свете, и так и хочется подхватить ее языком. Несдержанно, это не мой стиль.

Так можно или нет? Где кроется то место, которое тормозит поток мыслей изменщицы, на какой странице она прекращает мыслить, какой знак звучит последним, какая буква нервно замирает перед точкой, и одна ли точка стоит в конце, или чтобы сдержать этот поток сознания требуется многоточие.. Требуется бокал вина, который наливают вдалеке, в дальней комнате, в тишине, поэтому так отчетливо слышен звук вылетающей пробки. Меня ждут.